Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– Как ты? – прошептал он.

– Скучаю, – сознался Артем.

– Обратно не возьмет? – Летяга кивнул на дверь. – За что лютует?

– Из-за Ани.

– Ну ты тоже… Ягодку его сорвал! – Летяга бесшумно хохотнул, толкнул Артема в грудь, пошатнул его. – Думаешь, он ее для таких шалопаев растил?

– А вы тут как?

– Много новых набрали. После бункера…

Переглянулись, помолчали.

– Да. Не отвечает. Отключился. В отказ ушел. Достанем, Алексей Феликсович. Вручим. Принято. Есть! – еле пролезло под дверь тихое из Мельникова кабинета.

Мелькнуло – кому это Мельник рапортует? Какому-то Феликсовичу? Мельник! Чтобы сгладить, чтобы не думали, что он подслушивает, Артем спросил про закрытую дверь:

– Как он?

– Ну как… – Летяга помялся; совсем в шепот ушел. – Перед тем, как на Библиотеку идти, решил до ветру… Приспичило. И в сортире упал с этой клятой коляски на пол. Мы, конечно, стояли там рядом… Снаружи. Хотели войти, поднять его… Ноги ведь не свои, и рука одна всего. Он как заорет – пшли вон! Десять минут по полу кочевряжился… Пока сам обратно не залез… И хер его знает, как он залез… Одной рукой. Чтобы мы его только на полу без порток не видели. Вот так.

– Да…

– Вот те и да. Ладно. Ты… Ты-то сюда какими судьбами?

– Я-то…

Артем смерил, оценил Летягу; в бункере Летяга принял за Артема пули, когда тот сидел на полу с заклинившим затвором – выскочил из укрытия и на себя огонь отвлек. А Артем тащил его, тушу, истыканного свинцом, на закорках, к санитару. Санитар прописал Летяге околеть от кровопотери, но Артем с ним по группе и резусу был близнец, и полтора литра из себя Летяге нацедил; Летяге хватило. Свинец достали из него мятыми комками: все пули порасшибались о Летягино жесткое мясо. Так с тех пор и булькало в нем полтора литра одолженной Артемовой крови. Все вернуть собирался.

– Я радиста искал. На Театральной.

– Какого радиста? – насторожился Летяга.

– Был там… Один. Говорил, что нашел выживших. Кроме нас еще. Где-то на Севере. Странная история. Я сам… Знаешь… Сколько раз пытался? Поймать сигнал. Все… Пусто. А этот… Ну вот, я и…

Летяга кивнул ему. Участливо так.

– Да пошел ты! – Артем усмехнулся и пихнул его в каменный живот.

– Артем! – крикнули из-за двери.

– Изобрази нормального, – сказал Летяга. – Может, он тебя обратно возьмет. Мы-то тут по тебе тоже скучаем.

Комната была большая; как раз хозяину по размеру. Мельник въехал за широкий дубовый стол, заваленный бумагами. Въехал, поправил бушлат – и коляски не стало видно. Как будто на стуле сидит замерзший человек. Не топят в кабинете, вот и все.

– Летяга! – рявкнул Мельник в проем. – Мне три человека нужно, добровольцы. Фюреру конвертик доставить. Один – ты. Других поищи!

Все стены в картах, флажки какие-то, стрелочки. Списки поименные, напротив каждого – пометки: дежурства.

А еще стена – с другим списком, особым. Долгим. Под которым – полочка, а на полочке – стопарь граненый, до половины налитый мутным, белесым. Как будто отхлебнул кто-то из него самогончику, крякнув; кто-нибудь из этого особого списка.

Но нет. Это Мельник их поминал. Первое время каждый день поминал, чудак-человек. Только у бушлата все равно рукав пустой.

У Артема ком в горле встал.

– Спасибо. Что приняли. Святослав Константинович.

Есть там Хантер, в этом списке, интересно? Он ведь не в бункере погиб…

– Дверь прикрой. Ты зачем пришел, Артем? – теперь, с глазу на глаз, он стал жестким, нетерпеливым. – Что ты тут делаешь, и что ты делал там – на Театральной?

– Сюда – к вам. Больше с таким не к кому, наверное. А там…

Мельник на него не смотрел – неловко скатывал себе одной рукой папиросу. Предложить помощь Артем побоялся.

– Тут… Складывается какая-то странная история. В общем, я почти уверен, что… – Артем набрал воздуху побольше. – Почти уверен, что мы – не единственные выжившие.

– То есть?

– Я нашел на Театральной человека, который смог поймать радиосигналы из другого города. Вроде, Полярные Зори. Где-то под Мурманском, что ли. Общался. У них там… Можно жить. А потом… Есть информация, что в Москву прибывали люди… Извне. Оттуда, наверное. Из Полярных Зорь. Попали они на Черкизовскую, на Красную Линию. Рассказали там, откуда они… Но вот что интересно: их всех сразу накрыли. По слухам, – оговорился он.

– Кто накрыл?

– Комитет. А потом стали арестовывать тех, кто их видел. И тех, кто пересказывал эту историю даже. Причем отправляли их, кажется, на Лубянку. То есть, все по-серьезному. Понимаете?

– Нет.

Артем пригладил зачем-то ерш на голове.

– Нет! – повторил Мельник.

– А вам… Вам ничего не докладывали? О людях из Полярных Зорь? По вашей линии? Может, та группа, которая добралась до Черкизовской – была не единственная?

– Где этот твой радист? Сейчас он где? – перебил его Мельник.

– Его… Нет. Его расстреляли. Красные. Явились на Театральную и забрали. Чекисты. И… – Артем замолк, составляя все вместе. – А ведь они за ним и шли… За ним, а не за мной. Он сказал, ориентировка из центрального аппарата… На него. Они ведь тогда вообще про меня ни сном, ни духом…

– Кто? Что?

Мельник засмолил; дым шел ему в глаза, но у него глаза не слезились. Дыму было тяжело подниматься к потолку, и он вис облаком у полковника над головой.

– Что, если им известно про Полярные Зори? Что, если Красная Линия в курсе? И старается эту информацию скрыть. Убирает… Всех убирает, кто узнает… Кто общался с ними… С теми, с другими… Ищет, находит и…

– Значит, так, – Мельник разогнал дым, тут же накуривая новый. – Значит. Красная Линия сейчас меня интересует очень. Потому что они вот-вот схватятся, уже схватились, с Рейхом. Ты можешь вообще вообразить, что это будет? Сейчас все метро в эту Театральную затянет, как в мясорубку. Вот об этом, Артем, об этом – надо думать. Мне. Как командиру Ордена. О том, как не дать этим скотам друг друга перегрызть. Как Полис защитить от них. Всю нашу очкастую интеллигенцию в банных халатах. А заодно, – он дернул подбородком вверх, где над станцией Арбатской придавливала город белая глыба Генштаба. – Заодно и всех этих пенсионеров, убежденных, что они – победители Последней войны и единственные защитники нашей Родины. Весь наш заповедник волшебный. Все наше метро. Я против Рейха, и я против Красной Линии. В Железном легионе знаешь, сколько народу? А в Красной армии? А у меня, знаешь? Сто восемь бойцов. Включая ординарцев.